Мне рассказывали, что Высоцкого в начале 1970-х видели в Даугавпилсе. Сидел с сигаретой на ступеньках гостиницы «Латвия» (сегодня Park Hotel Latgola). Факт того, что Владимир Семенович побывал в нашем городе, подтверждает и книга-исследование Марка Цыбульского «Владимир Высоцкий в Прибалтике».

Цыбульский пишет: «В августе 1971 г. Высоцкий приехал в гости к своему другу, кинорежиссеру В. Турову. В то время Туров начинал съемки фильма «Жизнь и смерть дворянина Чертопханова». Съемки проходили в районе Браславских озер, на стыке Беларуси, Латвии и Литвы. Места там изумительной красоты, природа располагает к отдыху. Высоцкий и приехал отдыхать, даже, как вспоминал Туров, «отказался жить в гостинице и предпочел ночлег в одной живописной баньке на берегу большого озера».

Однако отдых на одном месте был не для Высоцкого. Достоверно известно, что он посетил Даугавпилс, недалеко от которого проходили съемки (в филиале киностудии «Беларусьфильм», располагавшемся в этом городе, была сделана фонограмма)». Среди других примечательных моментов, связанных с нашим Даугавпилсом, – книга даугавпилчанина Виктора Бакина «Владимир Высоцкий без мифов и легенд», вошедшая в серию «Лучшие биографии» (Россия) и спектакль Даугавпилсского государственного театра «Я верю в нашу общую звезду…», посвященный Высоцкому (поставлен к 70-летию со дня рождения всенародного барда).

Завтра, 25 января, в Риге состоится встреча с сыном Владимира Семеновича Никитой Высоцким, о чем газете «СейЧас» сообщил академик Российской академии словесности Алексей Гузик, приглашенный на это мероприятие. Он же рассказал, что в настоящее время готовится к издательству его авторский сборник «Владимир Высоцкий и Марина Влади», в который вошли 30 стихотворений, пять из них стали песнями – рижский композитор Нелли Хакель написала к стихам музыку.

«Ах, Влади, Влади,
жизнь мою уносят вороные,
Но я тебе еще спою, раскрою
все мечты шальные.
Тому, о чем твердит молва,
не верь – я буду очень нежный,
И будут не нужны слова, останусь
я таким, как прежде…»

К слову сказать, Хакель не обошла вниманием и других даугавпилсских поэтов. Так, ею положены на музыку вирши Евгения Голубева, Юрия Маслова, Татьяны Рускуле.

И еще одна новость. В феврале Культурный центр-музей на Таганке им. Владимира Высоцкого покажет в Риге спектакль «Высоцкий. Райские яблоки», который также представит сын легендарного барда и актера – Никита Высоцкий. «Этим спектаклем мы хотим показать творчество Высоцкого молодежи, людям, родившимся после его смерти. Познакомить с этим феноменом», – поясняет режиссер Р. Тугушев. Спектакль основан на воспоминаниях женщин, сыгравших в жизни Высоцкого ключевые роли». Постановка состоит из трех частей – трех важных периодов в судьбе поэта. Ранний период – «Большой Каретный», театральный – «Таганка» и мифологический – песенный диалог со зрителем, в котором А. Зыков исполняет ставшие культовыми песни: «Охота на волков», «Купола», «Кони привередливые»… Спектакль будет представлен в Доме Конгрессов 6 февраля.

Творчество Высоцкого – это не ретро, навевающее воспоминания о былом, а целая эпоха, культурное достояние несуществующей уже страны. Его личность объединяла людей разного возраста и достатка, с несхожими музыкальными вкусами и взглядами на жизнь.

ТАКОЕ ЖИВОЕ...

Высоцкому довелось жить во время, когда письма близким и родным писались исключительно от руки и посылались в конверте… Вот одно из них, адресованное актеру Ивану Бортнику, с которым Высоцкого связывали дружеские отношения. Такое живое…

«Я уже во городе стольном, во Париже, где недавно пировал да веселился с другом моим. Здесь это помнят, да и я в стишках зафиксировал. Все на месте, попали мы сюда в праздники, 14 июля. Французы 3 дня не работают – гуляют то есть. Плясали вечерами на площадях, и на всех, на знакомой тебе с детства Place de Republike – тоже. Толпы молодых людей поджигали какие-то хреновины и бросали их в почтовые ящики. Они – хреновины там взрывались. Называются они "петарды", по-русски – шутихи.

Ехали с приключениями – километров через 500 от Москвы лопнуло, даже взорвалось просто, переднее колесо. Разбило нам дно машины, фару и т. д. Еле доехали до Берлина, там все поменяли, а в Кельне поставили машину на два месяца в ремонт. Обдерут немцы как липку твоего друга и пустят по миру с сумой, т. е. с отремонтированным Мерседесом. Они, немцы, чмокали и цокали – как, дескать, можно довести машину до такого, дескать, состояния. А я говорил, что "как видите, можно, если даже не захотеть". Марина из Кельна улетела в Лондон, а я – поездом поехал в Париж. Замечательно поехал, потому что была погода впервые, а ехали мы четыре дня предыдущих в полном дожде и мерзости, и состояние, как ты понимаешь, было хуже некуда, а тут, в поезде, отпустило в первый раз, как тогда в ГДР.

Теперь прошло уже 8 дней – стало чуть легче, даже начал чуть-чуть гимнастику. Я пока ничего не видел, не делал, сидел дома, читал. Завтра – понедельник, начнем шастать, а вскоре и уедем. Я – дурачок, не записал твой телефон домой и звонить не могу. Какие дела? Что делаешь? Как кончили сезон? Спрашиваю так, для соблюдения формы, потому что ответ узнаю только к концу августа, если напишешь мне письмо. <...> Ты, Ванечка, позванивай моей маме, она у меня, да и Севке, – авось, попадешь на трезвого. Сделай, Ваня, зубы обязательно, и если уж никаких особых дел – попробуй дачей своей заняться. Начни только, а там назад пути не будет. <...>

Засим целую тебя, дорогой мой Ваня, привет твоим, надеюсь увидеть белозубую твою улыбку. Володя».

КАКИМ ЕГО ПОМНЯТ

Вспоминает актер Всеволод Абдулов (1942–2002): «С Володей мы встретились – и я полюбил его сразу. Он тогда еще не писал песен, я познакомился с ним не как с известным бардом или певцом, а как с Володей – замечательным, удивительным актером, перед которым преклонялся. С самого начала сложилось так, что мы никогда друг перед другом не качали права. Не было выяснения отношений: кто главный, кто не главный. Иногда – чаще – главным был Володя, иногда – я. Говорил: "Володя, ну нельзя же так! Возьми себя в руки, сократись!.." – и все такое прочее. <...>

В 1962 году у Володи был не самый легкий период жизни, и в наших разговорах постоянно звучала ненавистная мне тема: "Володя, нельзя так пить, пора одуматься и хорошо себя вести..." Как-то раз ложусь спать и с трудом различаю звонок в дверь. Открываю – стоит Володя. Побитый, несчастный: где-то в районе сада Эрмитаж сильно отметелили. Я уложил его спать, сел рядом в кресло и потом – не помню, сколько часов – говорил, читал ему нравоучения. Он сквозь сон поддакивал. Потом оба заснули: я в кресле, он на постели. Утром я убежал в Школу-студию, а когда вернулся, Володи не было – ушел на репетицию в театр и оставил мне записку: "Ты самый близкий мне человек... Я не предполагал, что друг может быть так необходим..." и т. д. <...>

Никто не знает, никакой специалист по медицине или психологии не установит, что именно нас свело. Просто было хорошо вдвоем. Нам было вдвоем хорошо! Мы не отчитывались друг перед другом. Если Володя на меня кричал, я не сопротивлялся. Если начинал орать я – не сопротивлялся Володя. Когда мы начинали ругаться, присутствующим становилось страшно. Кто-то залезал под стол, чтобы не слышать этого и не видеть, кто-то выскакивал в другую комнату... Мы так кричали! Хотя никогда не дрались. Спасало, что после крика тот из нас, кто был неправ, признавал это».

Ближайшим другом Владимира Высоцкого был Вадим Туманов, знаменитый золотодобытчик, глава артели старателей «Печора», человек исключительный, лагерник, одолевший судьбу. «Володя был добрым, очень добрым, но при этом мог быть по-настоящему жестким, – пишет он. – Я имею в виду, что он не прощал подлости, предательства. Знаю людей, с которыми он продолжал здороваться, вместе работать, однако если за какую-то низость вычеркнул человека из своей жизни, то это – навсегда.

Ему отвратительны были люди бесхребетные, готовые ко всему приспосабливаться. Об одном популярном актере Таганки говорил: «Эта сука, как пуговица: куда пришьют, там и болтается». Высоцкий никогда не позволял себе бесцеремонных вопросов, не лез в душу. Слушал молча, не перебивая. Не знаю, каким должно быть сердце, способное принять в себя столько историй. И какой же цепкой должна быть память, чтобы хранить не только историю в целом, но отдельно запомнить поразившую подробность или случайно слетевшее с чьих-то уст необычное слово.

Как-то я рассказывал Володе об истории в бухте Диамид и о массовом побеге из поезда на пути к Ванино в 1949 году, когда заключенные, пропилив лаз в полу товарного вагона, один за другим прыгали на пролетавшие внизу шпалы, о других побегах... Так появилось стихотворение «Был побег на рывок...» Рассказал и о штрафном лагере Широкий – он находился на месторождении золота, много лет спустя его переработала драга. Потом будут написаны стихи «И кости наши перемыла драга – в них, значит, было золото, братва...» <...>

Я позволил себе не согласиться с Мариной, когда прочитал русский перевод ее книги «Владимир, или Прерванный полет». Там много верных и тонких наблюдений, но Марина, по-моему, обнаружила совершенное непонимание взаимоотношений Володи с отцом и матерью. Ей представлялось, будто между родителями и сыном было полное отчуждение. Это не имеет ничего общего с тем, что наблюдал я. Как в любой семье, среди родных людей всякое бывает. Но я видел, что делалось с Володей, когда отец лежал в больнице. Как он носился по городу, доставая лекарства, как заботлив был с отцом в больнице.

Бесконечное число раз я слышал, как он говорил по телефону с мамой. Даже когда страшно торопился куда-нибудь, всегда находил время позвонить и всегда: "Мама... Мамочка..." Потом сама Марина признавалась: "Хотя я и старалась писать только правду, в чем-то я могла ошибаться"».