И, все-таки, главная проблема бессонных ночей благополучно разрешилась только к двухтысячному году  - президент Ельцин представил с телеэкрана своего преемника и десятки миллионов простых и не очень простых советских людей вздохнули с облегчением: теперь можно спать спокойно – сюрпризов не будет.

Сегодняшний гордый слоган «КГБ своих не сдает» обладал в те годы более стыдливо-интимным содержанием, но именно в нем кроется разгадка совершенно  неожиданной,  и словно авансом вспыхнувшей, народной любви к новому Президенту – этот не сдаст. Открывшиеся косвенным образом масштабы тайной советской ссученности поражали воображение, но говорят в ГДР ситуация была еще круче. Самая конкретная граница сегодняшнего общественного размежевания была проведена именно тогда – в двухтысячном году, но будущие «националпредатели» еще очень долго отказывались увидеть очевидное: проблема не в Президенте и не во власти – все гораздо хуже.

***

Однако я забежал сильно вперед, а тогда – в бурные восьмидесятые – главным вопросом был, повторяю, вопрос «надолго ли». «Прорабы Перестройки» придумали образ ребенка, который успел родиться и сделать первый глоток воздуха. Этот ребенок стал популярнейшим аргументом необратимости перемен. Человека, который успел сделать глоток свободы, - объясняли газетные властители умов, - обратно в рабство уже не загонишь.

Довод, конечно, сильный,  да только ...что нам законы природы! Наш ребенок откуда вылез, туда и обратно просится,  а главное - уже не в первый раз. Вот гуляет по Интернету дневниковая запись Юрия Нагибина. Ситуация 1969 года напоминает сегодняшнюю, но в более мягкой форме:  последние иллюзии хрущевской оттепели развеялись в прах – система давала задний разгон.

"... И никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи. Я близок к умопомешательству от газетной вони, и почти плачу, случайно услышав радио или наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя. () Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернёмся к этой блевотине. Даже в самые обнадёживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение и мы с рыданием припадём к гниющему трупу. Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте. Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, её слабой тени. Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять - никаких нравственных запретов, никакой ответственности - детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль".

Чувствительный писатель Нагибин не успел увидеть рожи «ночных волков», наклейки «обама чмо», искандеры на майках и шествия восторженных крымнашистов. В те годы он активно работал в кино (читай дневник и последний роман), и мне стало интересно: какие фильмы смотрели советские люди в этом отчаянном тысяча девятьсот шестьдесят девятом году.

Глянул - и офигел. Из огромного количества фильмов, которые вышли на экран в 1969 году, перечисляю самые достойные упоминания:

- «Андрей Рублев» (Андрей Тарковский);

- «Белое солнце пустыни» (Владимир Мотыль);

- «Ватерлоо» (Сергей Бондарчук);

- «Влюбленные» (Эльёр Ишмухамедов);

- «Внимание, черепаха» (Ролан Быков);

- «Гори, гори, моя звезда» (Александр Митта);

- «Дворянское гнездо» (Андрей Кончаловский);

- «Король-олень» (Павел Арсенов);

- «Красная палатка» (Михаил Калатозов);

- «Мама вышла замуж» (Виталий Мельников);

- «Пиросмани» (Г.Шенгелая);

- «Преступление и наказание» (Лев Кулиджанов);

- Киноальманах «Семейное счастье» (дебют Сергея Соловьева);

- «Странные люди» (Василий Шукшин);

- «Сюжет для небольшого рассказа» (Сергей Юткевич);

- «У озера» (Сергей Герасимов);

- «Цветы запоздалые» (А.Роом);

- «Я, Франциск Скорина» (Борис Степанов).

Повторяю:  это лишь малая доля работ, сделанных в 1969 году. А следующие годы – 1970 и 1971 – еще урожайнее. И в связи с этим – естественная диалектическая неловкость:  как же так получилось, что самый период закручивания державных гаек совпал с таким мощным творческим взрывом? И ведь не только в кино!

***

В девяностые и дальнейшие годы это был самый убойный полемический аргумент апологетов совка. Вы отменили государственную цензуру, - говорили эти люди, - вы сбросили прежних официальных кумиров, вы стали свободными – ну и где ваши талантливые стихи, где ваша музыка,  ваша живопись, ваши книги и фильмы? 

Вопрос неприятный и интересный одновременно. Можно ответить так:  перечисленные художники творческого взрыва – это и есть дети минувшей оттепели.  Пока формировались -  успели глотнуть воздуха, а созрели как раз к перекрытию кислорода. 

Но это всего лишь часть правды.

А можно упомянуть закон «барьеров» в искусстве:  лучшая литература – в обход цензуры, а самые яркие открытия в киноязыке – от финансовой и технической бедности.

Но и это всего лишь часть правды.

А еще самый большой стимул – уродство окружающего мира. Достаточно вспомнить, в какой жестокой мерзости рождалась прекрасная флорентийская живопись или что скрывается за масками Венецианского карнавала.

И это тоже будет не вся правда.

***

В творчество не уходили – сбегали.  Так же, как сбегали в запои.  Творческим продуктом обжирались в огромном количестве: «самый читающий народ» - это не миф.  А потом наступила Перестройка и сразу же резко упала посещаемость советских театров, кинотеатров, библиотек.  Страшно сказать:  даже у Таганки. Еще страшнее сказать: даже у Михаила Жванецкого. На уличных книжных прилавках спокойно лежала дефицитнейшая литература и никто ее не хватал жадными руками.

А потом начались девяностые и однажды к Жванецкому подошла телевизионная девочка с микрофоном:

 - Михаил Михайлович, а как вы относитесь к тому, что люди сегодня стали меньше читать, что перестали следить за театральным репертуаром?

Вопрос девочки подразумевал конкретный ответ – стереотипные стоны об «упадке духовности» уже раздавались со всех сторон. Но! Реакция Жванецкого была неожиданной:

- А вы не беспокойтесь, скоро опять будут полные театральные залы и кинотеатры!

Лицо девочки недоуменно вытянулось, видимо у нее были другие ожидания и другие заготовки. Жванецкий продолжал:

- Когда мы окончательно проиграем эту жизнь (а мы ее уже проиграли), мы снова начнем жить жизнью чужой, выдуманной, искусственной; мы снова вернемся в театральные залы и библиотеки.

Это была первая половина девяностых, и первый запашок будущего имперского отката можно было ощутить не только в Российской федерации, но даже в нашем свеженезависимом Даугавпилсе. Местные подробности не спрашивайте, и почему не спрашивать – тоже не спрашивайте.  

***

Итак, талантливые советские кинорежиссеры создали прекрасный мир, который ни минуты не имел отношения к действительности, но сегодня он существует по тому же праву, что и нагибинское дневниковое свидетельство. Ну и как же соединить в мозгу эти вещи, чему верить и на чем строить свои воспоминания об эпохе:  на светлых и трогательных сюжетах любимых фильмов или – на приглушенных державным страхом, тайных исповедях современников?

И по этому поводу хочу привести известную диалектическую мудрость двух народных героев: суфийского Ходжи Насреддина и хасидского Баал-Шем-Това.

Однажды жители деревни выбрали ходжу своим судьей. И вот приходят к его дому два соседа – чего-то они не поделили друг с другом. Ходжа зовет в комнату первого соседа и тот рассказывает ему свою точку зрения. Выслушав его аргументы, ходжа приходит к выводу: «Ты прав!» Потом зовет второго соседа, выслушивает, задумывается и говорит: «А ведь ты тоже прав!»

И тут у жены Насредина не выдерживают нервы:

- Но так же не бывает – чтобы и один прав и другой!

Выслушав жену, ходжа задумывается:

- И ты, женщина, тоже права!