Латгалия – территория «за МКАДом»12

А нет в этом заявлении никакой неожиданности! Все это давным-давно созревало в различных головах, драпировалось стеснительными эвфемизмами политкорректности;  - и вот наконец, резко и одномоментно обрело откровенную вербальную форму.

Ученые знают, что любая вещь или явление начинают существовать с того самого момента, как только мы обозвали или определили их при помощи слов. То есть: вчера такого еще в природе не было, а сегодня озвучили вслух, и вот нам привет из Риги: здравствуй конец Латгалии. А дальше можно возмущаться и приводить возражения типа: вот вы сказали, что нам выгоднее умереть, чем жить, но это неправда, давайте посчитаем на калькуляторе и т.д. и т.п.

Блин, но согласитесь же, что нет ничего унизительнее такого рода возражений.  Тем более, когда вас вообще никто не спрашивает. И тем более, что у банкира все равно калькулятор больше.

Давайте лучше поговорим о приятном. О Латгалии.

Я переехал в наш город с юга Украины в 1979 году, и по первому времени удивлялся вещам совершенно привычным и обыденным для местного взгляда. А, если честно, удивление не прошло и по сей день: каждую осень выкладываю на страничку фейсбука фотографии живописного погулянского леса, хвастаюсь грибным уловом и сообщаю зарубежным френдам: представляете,  это – в пятнадцати минутах езды городским автобусом. То есть: от подъезда дома - пятнадцать минут, и ты – в настоящем лесу!!!

А мои зарубежные френды: да ты что, не может быть!

Да я и сам не верю! Я же знаю, что лес или озеро с чистой водой - это то, к чему нужно ехать многими часами, пережариваться на солнце, скрипеть на зубах степной пылью, да и то – не лес  это будет, а лесополоса или, в лучшем случае, лесопосадка – такая же пыльная и горячая, как окружающая степь.

А тут – настоящий (как в кино!) лес, зеленая трава, дуб посреди поля, прозрачное озеро, колодец с чистой и вкусной водой, аист в небе... И, самое главное: все эти удивительные  вещи не нужно создавать, они  уже есть; - ну такой вот подарок от боженьки!

Однажды, лет пятнадцать назад я видел, с каким трудом галлилейские киббуцники расчищали и выравнивали скальную площадку под дополнительный кусок своего колхозного огорода;  все как и две тысячи лет назад - видели же на иконах такие «лещадки» - террасное земледелие называется. А каждая пригоршня земли просеивалась, чтобы ни пылинки не пропало, да еще и решеточкой к скале эта земля прижималась – чтобы ветром не выдуло. Так ведь еще и воду подвести нужно - без полива за несколько часов любая зелень сгорит. Под тем-то солнцем.

Глядя на местные пейзажи, я часто вспоминаю те отвоеванные у скалы сто квадратных метров будущего зеленого пространства... Ну повезло же нашим богатым краям, ох как повезло!

Ладно, продолжаю о своем открытии Латгалии.

В восьмидесятые годы мне по работе пришлось много ездить по ближайшим территориям, бывать на хуторах, и  знаете что удивило - интеллигентность местных крестьян и пригородного мещанского сословия. Я бы отнес к понятию интеллигентности не столько образованность, сколько природный ум, воспитанность, чувство такта и хороший вкус; - меня поразила  эстетика жилья и хозяйства...

Но прежде всего-всего, я бы отметил врожденное достоинство сельского ХОЗЯИНА.

То есть: качество, напрочь вытравленное в колхозниках моей большой советской Родины. Если взглянуть на типичного «труженика полей» времен заката советской власти... И не из Прибалтики,  а, скажем, с восточной Украины или средней полосы России, то перед нами предстанет  существо расхлябанное, с мутными глазами и с языком, заплетающимся в матерных словах. Хозяйские качества отсохли и отпали за ненадобностью; даже в собственном доме как будто все не свое, а колхозное, и не надолго, а  временное:  железная дымовая труба наспех скручена проволокой,  перекошенная калитка годами болтается на последней оставшейся петле; – на наш век хватит, да и сколько ее осталось - той жизни...

Кстати, о временности. 

В те годы я (не смейтесь!) впервые увидел хутор, сложенный из огромных обтесанных полевых валунов; - то ли гранит, то ли базальт; - вам-то привычно, а я никогда не видел прежде ничего подобного; у крестьянского дома была основательность средневекового замка – такие постройки, с тысячекратным запасом прочности,  создаются долго, упорно, терпеливо, и – в расчете на долгое-долгое существование  собственного крестьянского рода.

Но самый большой шок вызвал у меня не дом даже, а – хозяйственные постройки; это выходило за пределы прежнего опыта и даже воображения. Я тогда хвастался землякам из Украины:

- Представляете:  я видел свинарник, летнюю кухню и даже сеновал, и все - из больших каменных блоков!

... В этом была какое-то нереальное, чужое и вызывающе... НЕСОВЕТСКОЕ уважение к презренной личной собственности, совесть в работе и ответственность перед будущим.  И это – после стольких лет коллективизации и советской власти!

А кто хочет сравнить и удивиться,  то далеко отъезжать не нужно. До ближайших соседей. Но на этом мои давние впечатления не заканчивались.

Однажды пришлось побывать на открытом сельском застолье. Какая-то смешанная компания, где уже нельзя отделить старовера от католика. Когда была преодолена первая разогревательная стадия, люди запели... и меня ожидало еще одно открытие. Вместо привычного и ожидаемого полупьяного кривляния «под Пугачеву» - нормальное сельское застолье поздних советских времен -  я услышал старательное и довольно качественное  исполнение народной песни.

То есть, то, что я до сих пор наблюдал в советских фильмах о якобы колхозной жизни или в казенной сценической этнографии, здесь, на хуторах Латгалии, сохранило свое живое значение!

... Как и затертое до пустоты слово «традиция». В конце семидесятых годов почти всякая сельская женщина знала как и какие пользовать травы, разбиралась в народном календаре; знания передавались от матери к дочери, и – на все случаи и потребности жизни; я даже не помню, когда исчезли мои городские соседки, умеющие правильно обмыть покойника, обрядить и оплакать  - даже это полагалось знать местной хозяйке дома.

А теперь перехожу к главному.

Идентичность всякого народа не передается в условиях динамичной городской культуры, она может сохраняться только в самом консервативном сословии. Которое работает на земле или обитает в маленьких провинциальных городках.  Достаточно в любом народе уничтожить  провинциальную или крестьянскую среду, и через два-три поколения народ потеряет признаки народа, и никакая искусственная «национальная политика» ему уже не поможет.

Эта опасность известна всем, и культурные европейские страны специально тратят деньги на поддержание собственного деревенского сословия – совершенно «нерентабельного» с точки зрения, ну скажем,  какого-нибудь... большого калькулятора.

А вот усиливать разрыв между центром и провинциями, то есть сосредотачивать деньги внутри столицы – это уже совсем не Европа. Это - просим на экскурсию к восточному соседу.  С его исторической центростремительностью и таким же историческим пофигизмом к собственному «лишнему населению». Тому населению,  которое оказалось «за МКАДом»:  живы – и ладно, вымерли – и хрен с ними.

Если говорить только о доступности культурных ценностей, то разница между жителем Москвы и жителем другого российского города даже в советское время была пятнадцатикратной (!). Во Франции – в 3-4 раза. Вот и попробуйте сказать обитателю небольшого городка под названием Канны, что он живет в провинции!

Так может определимся кто мы есть на самом деле? Если все еще Россия и Советский Союз, то давайте так и сделаем: построим вокруг Риги свой собственный «МКАД», объявим внутри Латвию, а снаружи – хоть фонари не гори.

Без фонарей, кстати, еще выгодней получается.