Латвийский историк объяснил, почему защищает памятник Барклаю де Толли


Историк и ведущий исследователь Института истории Латвии Гунтис Земитис рассказал, почему его считают чуть ли не "предателем национальных интересов". Это произошло после того, как он проголосовал против демонтажа памятника Барклаю де Толли в Рижском совете по памятникам.

"Я никогда не был защитником российского империализма", — подчеркивает Земитис. Однако он также напоминает о вопросе, где заканчивается история и начинается идеология. "Хорошо, Барклай как военный министр России — мог бы быть убран. Но Барклай как балтиец, ставший полководцем европейского уровня? Ладно, уберем Барклая. Что дальше? Мюнхгаузен? Закроем музей Мюнхгаузена, ведь Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен также сделал подобную карьеру, правда, не такую яркую? Оба поднимались по карьерной лестнице в российской имперской армии и участвовали в войнах империи", — пишет Земитис.

 

"Пройдут несколько десятилетий, и по этим же карьерным лестницам начнут подниматься и другие латыши, достигая званий капитанов, полковников, а то и генералов — историк Эрик Екабсонс насчитал таких 702 человека (см. «Латышские офицеры в российской имперской армии. Вторая половина XIX века — 1914 год». Рига: Издательство Латвийского университета, 2022). Эти офицеры также сражались в войнах Российской империи против турок, японцев, немцев. "Они были элитой нации, которая проложила путь к своей стране. Очень ярким примером является финн шведского происхождения Карл Густав Маннергейм — офицер царской армии, позднее маршал Финляндии. Это история", — напоминает Земитис.

 

Барклай де Толли привлек его внимание еще в студенческие годы. Без мифов не обходится история ни одной страны, но особенно это касается истории России и СССР, в том числе войны с наполеоновской Францией, в России называемой Отечественной войной 1812 года. В этой войне Барклай был неудобной фигурой. "Барклаи были семьей шотландских протестантов, которые покинули Шотландию и в XVII веке переселились в Шведскую Видземе, где они онемечились. Схожая судьба была у многих шотландцев и ирландцев", — продолжает Земитис. "Наиболее известным из ирландцев является первый русский генерал-губернатор Видземе Петерис Ласси (граф Петер фон Лейси). Дед будущего полководца Август Вильгельм Барклай де Толли был бургомистром Риги. Точное место рождения Михаила Андреаса Барклая де Толли неизвестно; предполагается, что он родился в Лиеллугажах под Валкой или в поместье Памушим, но сам он утверждал, что родился в Риге".

 

Барклай де Толли осознавал, что русская армия не может победить войска Наполеона в крупном сражении, поэтому применил тактику истощения, заманивая их глубоко в Россию. Хотя план и поддерживался, его реализация не русским вызвала повод для интриг. Виестурс Спруде писал: "Продвижение нерусского военачальника и его хорошие отношения с царем Александром I не давали спать многим "истинных православным". Серьезный по характеру и иной по менталитету "немец" казался им выскочкой, вокруг которого собирались другие "нерусские". Михаил Барклай де Толли был верен царю, но не "отечеству", понимаемому как Россия. Сейчас признано, что лютеранин из Ливонии был выдающимся полководцем и стратегом".

 

Несмотря на это Александр I не устоял перед давлением, сместил де Толли и даже назвал его предателем. Александр Пушкин писал, что Барклай уехал из Петербурга "презираемый темной толпой". Мифу об Отечественной войне требовалось, чтобы русскую армию возглавлял русский полководец Кутузов. "Как-то я посмотрел, что в Британской энциклопедии о Бородинской битве и Барклае де Толли писал Карл Маркс. Я был удивлен, что Маркс считал Кутузова никудышным интриганом, отдавая все заслуги в победе над Наполеоном Барклаю. В советские времена, когда "классиков марксизма" цитировали на каждом шагу, этот текст Маркса остался без внимания", — пишет Земитис.

 

"Барклая призвали назад после неудач Кутузова, и он командовал теперь уже объединенными прусско-российскими силами. После смерти он был похоронен в имении Йыгевестев Эстонии, где сохранился его мавзолей. Для меня Барклай скорее символ той несправедливости, с которой в России приходилось сталкиваться иностранцам, особенно европейцам, которые честно ей служили", — заключает Земитис.