Конвейер смерти
Его похоронили только на прошлой неделе. Ждали судмедэкспертов из Риги, наши пытались избавиться от тела Артемки сразу, буквально давили на родственников, к работе подключилась даже «доблестная» полиция — лишь бы с глаз долой, скорее... в землю.
За эти полгода я узнал медицинских терминов больше, чем за всю предыдущую жизнь. И врачам нашим я больше не верю. Я сам был свидетелем, как сын моего друга пытался навести контакт с дежурным, явившимся среди ночи врачом, наблюдал, как тот мерил его с ног до головы своими осоловевшими глазками. Даже не заговорил, выдавил нечто нечленораздельное и отмахнулся. Не было на снимке инсульта, вероятно, можно было выправить ситуацию, каждая минута промедления работала на болезнь. Утром был сделан повторный снимок, но тот, первый — «куда-то пропал»!
Июнь. «Не стало Игоря Дубовского, отца двоих детей, крепкого 45-летнего мужчины. Ему просто удалили зуб. Умер через сутки от удушья и обширного гнойного воспаления горла и лица». Сам виноват, сказала мне одна отдаленно знакомая барышня. «Надо было настоять, проявить характер, не терпеть, а требовать!» А если не умеешь требовать? Со знакомой все понятно, по жизни конь-баба, сама гланды кому хочешь с корнями вырвет, только косо взгляни. А если обычный человек, обычное «совковое» воспитание, если с одной стороны — терпеть невмоготу, а с другой — привитый с детства абсолютный авторитет врача, безоговорочное доверие? Если требовать и хамить не обучен? Тогда как?
Июль. Опять в редакции разгневанные люди. Открытое письмо главврачу Здановскому. «Мы требуем самого пристального внимания общественности к деятельности ДРБ, необходимо провести расследование... деятельность этого лечебного учреждения... больному приходится добиваться внимания едва ли не угрозами... из-за равнодушного отношения к больным здесь можно спокойно распрощаться с жизнью...»
Еще через неделю на больничной койке в травматологии умирает знаменитый гонщик Валерий Соколов. Опять открытое письмо: «Журналисты, помогите!» Читаешь — немеешь: избитый на улице человек жалуется на сильные боли в грудной клетке, просит обследования, просит сделать рентген. Просит!! «Мы видели, как крепкий мужчина, едва сдерживает стоны, буквально корчится от боли. Он промучился неделю, но терапевта к нему так и не направили, выписали из больницы, сказав: «Ничего, само пройдет!» А через два дня мы узнали, что Валерий Соколов умер! Умер, как мы считаем, по вине врачей, не оказавших ему помощи, о которой он так просил…»
Еще через две недели умирает журналист Павел Коршенков. В одиннадцать дня сердечник звонил в редакцию. Отшучивался: «Опять приступ. Но лежу в общей палате...» В семнадцать часов сердце остановилось.
Трамвай, автобус. Несусветная жара, ощущение конца света. Разговоры о том, кто переживет лето, как достать деньги на лекарства, какой врач и сколько «берет на лапу», кто покинул этот мир. И все в один голос — порядочных врачей больше нет! Наша больница — конвейер смерти...
Когда ты — никто!
Ему было всего полтора года, когда он дотянулся ручонками до бутылки с уксусной эссенцией. Но обошлось. Первые годы мальчик был под наблюдением, для полного выздоровления требовалось одно — время: молодой организм должен взять свое. Не нужна даже особая диета, главное — не перегружать желудок!
Но как уследить, если чадо твое «живое серебро», как, впрочем, все мальчишки. И это «как все» грело материнское сердце — мальчишка рос здоровым, чего желать? Всего три раза возникала проблема — переедал, но устранялась обычным промыванием желудка. Пара часов — и шалопай, утирая нос, отправлялся домой. А жил Артемка последнее время с мамой в Англии. Там, где к детям относятся как... к детям.
Вначале месяца два внука, на месяц, прибыли в гости к бабушке в Даугавпилс. Одиннадцатого августа около девяти вечера младшему стало плохо. Зная Артема, Евгения Евгеньевна стала вспоминать, что ели ребята за ужином — ничего, вроде, особенного.
... К персоналу «скорой» и приемного покоя ДРБ у бабушки претензий нет. Дальше — письмо бабушки на имя главного редактора «Динабурга». «В приемном покое был взят анализ крови, затем отправили на рентген желудка. Я держала внука. Корчась от боли, он сам не мог стоять на ногах. После того, как ему сделали УЗИ, очень раздраженный доктор говорил кому-то по телефону, что желудок заполнен едой и там нет воздуха».
В 23 часа Артем оказался в детском хирургическом отделении (с каталок на каталки больного человечка «погружала-расгружала» сама бабушка). И тут явился он.
Первым делом завотделением Христенко устроил бабушке допрос с пристрастием, кто кем кому приходится, запросил паспорта, затем доверенность на ребенка, которой предъявить Евгения Евгеньевна не смогла, и со словами: «По нашим латвийским законам ты никто!» — пригвоздил без того до смерти испуганную женщину к латвийскому позорному столбу.
Не знала бабушка и умных терминов, которыми ни с того, ни с сего начал «орашать» палату умный врач. Мальчику становилось все хуже, вопросы становились все «умнее» и жестче, и тогда, потерявшая уже всякую ориентацию бабушка, протянула врачу мобильный телефон с просьбой поговорить с дочерью в Англии, «которая может что-то подсказать как мать». Поступок мудрый, ко времени: полгода назад дочь напрямую общалась с врачами клиники Бирмингема. Но, испепелив бабушку суровым взглядом, со словами: «А зачем оно мне надо?» — главврач ретировался. В палате до утра его более никто не видел.
А доктор был занят
— Из процедурной его привезли с какой-то трубкой в носу. Мальчик задыхался. Медсестра все время пыталась усадить его, но у нее это не получилось, кровать оказалась сломанной — вытирая украдкой красные опухшие веки, рассказывает бабушка. — Затем сделала два укола, какие — не сказала.
От уколов Артему не стало легче, наоборот: если поначалу он корчился от боли, стонал, но терпел, то вскоре, не в силах удержаться, метался по кровати, плакал, к середине ночи — хрипел и кричал. «Бабушка, миленькая, помоги!» — стоит в ушах до сих пор.
— Он умирал, я это чувствовала. Всю ночь я буквально ловила его, металась сама, как загнанный в клетку зверь. Дети в палате от страха с головой залезли под одеяла. Когда начинался приступ, он кричал и просил воды. Но медсестра запретила даже смачивать губы. Иногда у него начинались рвотные позывы, иногда он сам пробовал их вызывать, но его не тошнило, внутри как будто все зацементировалось.
Мольбы ни к чему не приводили, сестры милосердия мирно спали. Она будила их, умоляла сделать хоть что-нибудь! Тогда ему делали еще уколы. А мальчугану становилось все хуже.
— Когда я очередной раз разбудила медсестру и попросила вызвать врача, она, зевая, ответила, что он занят...
Эпилог
Из письма. «В районе восьми утра в палату вошел доктор Олейников и чисто визуально осмотрел ребенка, затем у мальчика взяли очередной анализ крови. Затем его начали готовить к ФСГ, повезли в процедурную, но затем вернули в палату, доктор сказал, что нет каких-то инструментов нужного размера».
После ФСГ, со слов второй бабушки Артема, обессиленный, замученный болями маленький пациент начал терять сознание.
— Сестра стала мерить ему давление, а потом удивленно сказала: «А давления нет...» Тогда врачи схватили его и повезли в операционную...
Троицкой Евгении, второй бабушке Артема, доктор Олейников позвонил в 16.20. Врагу не пожелаешь такое услышать: «Ваш внук умер...» Далее в устном разговоре: «Я заступил на смену только в восемь утра, слабое сердце, внезапный разрыв желудка...» На простые вопросы, как такое могло произойти, проведенные до операции УЗИ и рентген не показывают разрывов — ни от кого ответов нет.
Так чем же все-таки был занят всю ночь дежурный доктор Христенко? И вообще, люди добрые, что это все значит? Кто ответит, почему нашим врачам все время мало? Господа, любой из нас, если есть деньги, не думая, отдаст вам их все, если стоит вопрос жизни-смерти близких! А если их вдруг нет? Или наши врачи не могут представить себе, как у кого-то может не быть даже чуточки свободных денег? Господин Здановский, вы получаете, без малого, полторы тысячи латов в месяц! За что?! Кем вы руководите в этой больнице? Вы не ответили ни на одну статью ни в одной газете! Люди боятся не чумы, а ваших врачей! Боятся, что не могут дать доктору взятку! Я снимаю шляпу перед людьми в белых халатах, как человек искренне винюсь, что невольно бросаю тень на всю профессию; как журналист извиняюсь перед каждым врачом, если кому-то сейчас по-человечески стыдно и больно за Артемку. Значит, он просто нормальный человек, как все мы. Уже на полстатьи такие врачи поняли, кто виновен в смерти мальчика. И ни им, ни мне, ни горожанам, ни родным не надо пустых, «чмошных» оправданий. Я, мы все тихо спрашиваем: почему медперсонал дрыхнет по ночам? Чем занимался доктор, когда мальчик умирал!! Разве мы все, г-н Здановский, задаем вам каждый раз такие сложные вопросы? Хоть одного врача вы за последние годы наказали? Взяли за шиворот, выкинули вон?
За что?! По какому, кем придуманному праву человек в белом халате, на которого в душе ты молишься, смотрит на тебя как на вошь, смотрит сквозь тебя, оценивает одежды, в которые ты одет, прислушивается не к твоей боли, а к тому как ты умеешь вести речь, изучает кто ты и сколько можешь стоить?! Сколько с тебя можно сорвать...
... Приехавшая из Англии мама и обе бабушки написали заявление в полицию.
— Когда мы все написали, инспектор попросил нас «погулять» возле участка пятнадцать минут. Мы вышли, минут через десять звонит телефон доктора Олейникова. Когда я услышала, что он сказал, у меня подкосились ноги...
— И что же он сказал?
— Сказал, что звонит по поручению доктора Христенко, который буквально еще час назад измывался над нами, хамил. «Зайдите к нему еще раз, он решит вашу проблему...» Вы понимаете?! Ночью на моего Артемку у Христенко не хватило времени. Когда мальчика не стало, он решил решить «нашу проблему».
Наши эскулапы не обнаглели — заматерели! И что примечательно: фактически имеют «свою» полицию — которая их бережет! Начальник участка г-н Мигланс, насмотревшись «ужастиков», буквально «маслом рисовал», расписывал матери мальчика сюрреалистическую картину вскрытия, пытаясь отговорить от повторного проведения независимой экспертизы! Что же это такое творится с вами, господа?
— Полиция обещала нам провести расследование за выходные. В понедельник мы пришли к паталогоанатому, но нашего мальчика там не оказалось. Нам сообщили, что доктор Христенко (на которого писалось заявление) не советовал делать повторное вскрытие. Сейчас вся надежда на следователя городской прокуратуры, которая добилась-таки повторного вскрытия и договорилась о приезде бригады судмедэкспертов из Риги. «Здесь что-то не так», — сказала она нам. Как женщина и мать она все поняла...
P.S. Сразу после смерти мальчика доктор Христенко пытался уверить родных, что ночью неоднократно посещал ребенка — он понятия не имел, что всю ночь с Артемкой дежурила одна из его бабушек...
Роман САМАРИН
(Продолжение следует)
На фото: Артемка с мамой перед отъездом в Даугавпилс.
Его похоронили только на прошлой неделе. Ждали судмедэкспертов из Риги, наши пытались избавиться от тела Артемки сразу, буквально давили на родственников, к работе подключилась даже «доблестная» полиция — лишь бы с глаз долой, скорее... в землю.
За эти полгода я узнал медицинских терминов больше, чем за всю предыдущую жизнь. И врачам нашим я больше не верю. Я сам был свидетелем, как сын моего друга пытался навести контакт с дежурным, явившимся среди ночи врачом, наблюдал, как тот мерил его с ног до головы своими осоловевшими глазками. Даже не заговорил, выдавил нечто нечленораздельное и отмахнулся. Не было на снимке инсульта, вероятно, можно было выправить ситуацию, каждая минута промедления работала на болезнь. Утром был сделан повторный снимок, но тот, первый — «куда-то пропал»!
Июнь. «Не стало Игоря Дубовского, отца двоих детей, крепкого 45-летнего мужчины. Ему просто удалили зуб. Умер через сутки от удушья и обширного гнойного воспаления горла и лица». Сам виноват, сказала мне одна отдаленно знакомая барышня. «Надо было настоять, проявить характер, не терпеть, а требовать!» А если не умеешь требовать? Со знакомой все понятно, по жизни конь-баба, сама гланды кому хочешь с корнями вырвет, только косо взгляни. А если обычный человек, обычное «совковое» воспитание, если с одной стороны — терпеть невмоготу, а с другой — привитый с детства абсолютный авторитет врача, безоговорочное доверие? Если требовать и хамить не обучен? Тогда как?
Июль. Опять в редакции разгневанные люди. Открытое письмо главврачу Здановскому. «Мы требуем самого пристального внимания общественности к деятельности ДРБ, необходимо провести расследование... деятельность этого лечебного учреждения... больному приходится добиваться внимания едва ли не угрозами... из-за равнодушного отношения к больным здесь можно спокойно распрощаться с жизнью...»
Еще через неделю на больничной койке в травматологии умирает знаменитый гонщик Валерий Соколов. Опять открытое письмо: «Журналисты, помогите!» Читаешь — немеешь: избитый на улице человек жалуется на сильные боли в грудной клетке, просит обследования, просит сделать рентген. Просит!! «Мы видели, как крепкий мужчина, едва сдерживает стоны, буквально корчится от боли. Он промучился неделю, но терапевта к нему так и не направили, выписали из больницы, сказав: «Ничего, само пройдет!» А через два дня мы узнали, что Валерий Соколов умер! Умер, как мы считаем, по вине врачей, не оказавших ему помощи, о которой он так просил…»
Еще через две недели умирает журналист Павел Коршенков. В одиннадцать дня сердечник звонил в редакцию. Отшучивался: «Опять приступ. Но лежу в общей палате...» В семнадцать часов сердце остановилось.
Трамвай, автобус. Несусветная жара, ощущение конца света. Разговоры о том, кто переживет лето, как достать деньги на лекарства, какой врач и сколько «берет на лапу», кто покинул этот мир. И все в один голос — порядочных врачей больше нет! Наша больница — конвейер смерти...
Когда ты — никто!
Ему было всего полтора года, когда он дотянулся ручонками до бутылки с уксусной эссенцией. Но обошлось. Первые годы мальчик был под наблюдением, для полного выздоровления требовалось одно — время: молодой организм должен взять свое. Не нужна даже особая диета, главное — не перегружать желудок!
Но как уследить, если чадо твое «живое серебро», как, впрочем, все мальчишки. И это «как все» грело материнское сердце — мальчишка рос здоровым, чего желать? Всего три раза возникала проблема — переедал, но устранялась обычным промыванием желудка. Пара часов — и шалопай, утирая нос, отправлялся домой. А жил Артемка последнее время с мамой в Англии. Там, где к детям относятся как... к детям.
Вначале месяца два внука, на месяц, прибыли в гости к бабушке в Даугавпилс. Одиннадцатого августа около девяти вечера младшему стало плохо. Зная Артема, Евгения Евгеньевна стала вспоминать, что ели ребята за ужином — ничего, вроде, особенного.
... К персоналу «скорой» и приемного покоя ДРБ у бабушки претензий нет. Дальше — письмо бабушки на имя главного редактора «Динабурга». «В приемном покое был взят анализ крови, затем отправили на рентген желудка. Я держала внука. Корчась от боли, он сам не мог стоять на ногах. После того, как ему сделали УЗИ, очень раздраженный доктор говорил кому-то по телефону, что желудок заполнен едой и там нет воздуха».
В 23 часа Артем оказался в детском хирургическом отделении (с каталок на каталки больного человечка «погружала-расгружала» сама бабушка). И тут явился он.
Первым делом завотделением Христенко устроил бабушке допрос с пристрастием, кто кем кому приходится, запросил паспорта, затем доверенность на ребенка, которой предъявить Евгения Евгеньевна не смогла, и со словами: «По нашим латвийским законам ты никто!» — пригвоздил без того до смерти испуганную женщину к латвийскому позорному столбу.
Не знала бабушка и умных терминов, которыми ни с того, ни с сего начал «орашать» палату умный врач. Мальчику становилось все хуже, вопросы становились все «умнее» и жестче, и тогда, потерявшая уже всякую ориентацию бабушка, протянула врачу мобильный телефон с просьбой поговорить с дочерью в Англии, «которая может что-то подсказать как мать». Поступок мудрый, ко времени: полгода назад дочь напрямую общалась с врачами клиники Бирмингема. Но, испепелив бабушку суровым взглядом, со словами: «А зачем оно мне надо?» — главврач ретировался. В палате до утра его более никто не видел.
А доктор был занят
— Из процедурной его привезли с какой-то трубкой в носу. Мальчик задыхался. Медсестра все время пыталась усадить его, но у нее это не получилось, кровать оказалась сломанной — вытирая украдкой красные опухшие веки, рассказывает бабушка. — Затем сделала два укола, какие — не сказала.
От уколов Артему не стало легче, наоборот: если поначалу он корчился от боли, стонал, но терпел, то вскоре, не в силах удержаться, метался по кровати, плакал, к середине ночи — хрипел и кричал. «Бабушка, миленькая, помоги!» — стоит в ушах до сих пор.
— Он умирал, я это чувствовала. Всю ночь я буквально ловила его, металась сама, как загнанный в клетку зверь. Дети в палате от страха с головой залезли под одеяла. Когда начинался приступ, он кричал и просил воды. Но медсестра запретила даже смачивать губы. Иногда у него начинались рвотные позывы, иногда он сам пробовал их вызывать, но его не тошнило, внутри как будто все зацементировалось.
Мольбы ни к чему не приводили, сестры милосердия мирно спали. Она будила их, умоляла сделать хоть что-нибудь! Тогда ему делали еще уколы. А мальчугану становилось все хуже.
— Когда я очередной раз разбудила медсестру и попросила вызвать врача, она, зевая, ответила, что он занят...
Эпилог
Из письма. «В районе восьми утра в палату вошел доктор Олейников и чисто визуально осмотрел ребенка, затем у мальчика взяли очередной анализ крови. Затем его начали готовить к ФСГ, повезли в процедурную, но затем вернули в палату, доктор сказал, что нет каких-то инструментов нужного размера».
После ФСГ, со слов второй бабушки Артема, обессиленный, замученный болями маленький пациент начал терять сознание.
— Сестра стала мерить ему давление, а потом удивленно сказала: «А давления нет...» Тогда врачи схватили его и повезли в операционную...
Троицкой Евгении, второй бабушке Артема, доктор Олейников позвонил в 16.20. Врагу не пожелаешь такое услышать: «Ваш внук умер...» Далее в устном разговоре: «Я заступил на смену только в восемь утра, слабое сердце, внезапный разрыв желудка...» На простые вопросы, как такое могло произойти, проведенные до операции УЗИ и рентген не показывают разрывов — ни от кого ответов нет.
Так чем же все-таки был занят всю ночь дежурный доктор Христенко? И вообще, люди добрые, что это все значит? Кто ответит, почему нашим врачам все время мало? Господа, любой из нас, если есть деньги, не думая, отдаст вам их все, если стоит вопрос жизни-смерти близких! А если их вдруг нет? Или наши врачи не могут представить себе, как у кого-то может не быть даже чуточки свободных денег? Господин Здановский, вы получаете, без малого, полторы тысячи латов в месяц! За что?! Кем вы руководите в этой больнице? Вы не ответили ни на одну статью ни в одной газете! Люди боятся не чумы, а ваших врачей! Боятся, что не могут дать доктору взятку! Я снимаю шляпу перед людьми в белых халатах, как человек искренне винюсь, что невольно бросаю тень на всю профессию; как журналист извиняюсь перед каждым врачом, если кому-то сейчас по-человечески стыдно и больно за Артемку. Значит, он просто нормальный человек, как все мы. Уже на полстатьи такие врачи поняли, кто виновен в смерти мальчика. И ни им, ни мне, ни горожанам, ни родным не надо пустых, «чмошных» оправданий. Я, мы все тихо спрашиваем: почему медперсонал дрыхнет по ночам? Чем занимался доктор, когда мальчик умирал!! Разве мы все, г-н Здановский, задаем вам каждый раз такие сложные вопросы? Хоть одного врача вы за последние годы наказали? Взяли за шиворот, выкинули вон?
За что?! По какому, кем придуманному праву человек в белом халате, на которого в душе ты молишься, смотрит на тебя как на вошь, смотрит сквозь тебя, оценивает одежды, в которые ты одет, прислушивается не к твоей боли, а к тому как ты умеешь вести речь, изучает кто ты и сколько можешь стоить?! Сколько с тебя можно сорвать...
... Приехавшая из Англии мама и обе бабушки написали заявление в полицию.
— Когда мы все написали, инспектор попросил нас «погулять» возле участка пятнадцать минут. Мы вышли, минут через десять звонит телефон доктора Олейникова. Когда я услышала, что он сказал, у меня подкосились ноги...
— И что же он сказал?
— Сказал, что звонит по поручению доктора Христенко, который буквально еще час назад измывался над нами, хамил. «Зайдите к нему еще раз, он решит вашу проблему...» Вы понимаете?! Ночью на моего Артемку у Христенко не хватило времени. Когда мальчика не стало, он решил решить «нашу проблему».
Наши эскулапы не обнаглели — заматерели! И что примечательно: фактически имеют «свою» полицию — которая их бережет! Начальник участка г-н Мигланс, насмотревшись «ужастиков», буквально «маслом рисовал», расписывал матери мальчика сюрреалистическую картину вскрытия, пытаясь отговорить от повторного проведения независимой экспертизы! Что же это такое творится с вами, господа?
— Полиция обещала нам провести расследование за выходные. В понедельник мы пришли к паталогоанатому, но нашего мальчика там не оказалось. Нам сообщили, что доктор Христенко (на которого писалось заявление) не советовал делать повторное вскрытие. Сейчас вся надежда на следователя городской прокуратуры, которая добилась-таки повторного вскрытия и договорилась о приезде бригады судмедэкспертов из Риги. «Здесь что-то не так», — сказала она нам. Как женщина и мать она все поняла...
P.S. Сразу после смерти мальчика доктор Христенко пытался уверить родных, что ночью неоднократно посещал ребенка — он понятия не имел, что всю ночь с Артемкой дежурила одна из его бабушек...
Роман САМАРИН
(Продолжение следует)
На фото: Артемка с мамой перед отъездом в Даугавпилс.