Инструкция, присланная в письме Н-ским из столицы, была исполнена с буквальною точностью. Волков, по окончании следствия, уехал вполне убеждённый, что Шредер мошенник и клеветник, не хотел даже с ним встречаться. В Петербурге он доложил начальству, что забракованные холсты были действительно вывезены с комиссариатского двора в сарай купца Поторочина, а на их место ввезены новые, годные, что следует из книг.

 

Но Шредер опять послал прошение, и даже не одно, а целых три: одно было отослано на имя Храпачова, второе – на Высочайшее имя и третье - к военному министру. В них он снова пытался доказать, что «в книгах сделан подлог по приказанию управляющего; что в Динабурге ему негде было бы и поместить полтора миллиона холстов, потому что во всём городе нет такого частного помещения; и что в сарае Поторчина, в котором он временно помещал незначительные партии холстов до того, как сдать их в комиссию, «никак не может поместиться более 30000 аршин холста, стало быть, едва 1/50 часть целого количества»*.

 

Между тем, Н-ский во время нового следствия «продолжал носиться опустошительным ураганом над комиссией и успел выгнать в отставку более 30 чиновников, в том числе Шредера и секретаря комиссии Орловского. Самодурство его и необузданная злость в отношении бедных людей не встречали ни малейших преград и Н-ский походил на рассвирепевшую бурю».

 

Чтобы досадить управляющему, секретарь Орловский обратился к местному ксендзу с просьбою: привести Н-ского к присяге в том, что в жалобах своих он будет говорить только правду. А тем временем в город прибыл старший советник Гинтер. Он не мешкая произвёл обыск у Н-ского, изъял и приложил к делу все компрометирующие его бумаги и счета, о чём доложил военному министру. В докладе резюмировалось: «Н-ский безусловно виноват, как мошенник и казнокрад». После этого последовало Высочайшее повеление об аресте подполковника и предании его военному суду. Всех трёх следователей (Соколова, Волкова и Грекова) также арестовали. Вместе с ними под стражу взяли 28 чиновников комиссариатской комиссии. Узнав об этом, Н-ский попытался скрыться. На курьерских лошадях он отправился в Петербург, но был всё же арестован около Пскова и доставлен на главную гауптвахту в Динабург.

 

«Итак, этот гордый, высокомерный человек, не чувствовавший под ногами земли и упиравшийся головою в небо, был посажен на главную гауптвахту и помещён в одной с караульным офицером комнате, снабжённой окошком с железной решёткой. Удар был страшный!».

  

Суд над управляющим. Председателем военного суда был назначен командир динабургского артиллерийского гарнизона - полковник Михаил Иванович Головин. Членами суда были офицеры из гарнизона, а делопроизводителем -аудитор Пронченков.

 

«В прежнее, блаженное, время военные суды производились совсем не так, как теперь, - вспоминает Теобальд. – Собирается, бывало, суд, приводят подсудимого, читают ему бумагу о предании его суду, и потом все расходятся по домам. Затем дело уже ведёт один аудитор».

Пронченков на суде всеми силами старался обелить и оправдать подсудимого Н-ского. Для этого он прибегал к таким натяжкам и приёмам, которые не выдерживали даже самой снисходительной критики. «Так, например, сознавшимся в преступлении он говорил: «Неправда, вы не совершали этого преступления, вы не делали подлога по книгам, вы действительно выпустили один транспорт и приняли другой». Шредеру, доказывавшему, что он не переменял холстов, говорил: «Неправда, вы переменили холсты, вы могли это сделать». Это походило на то, если бы человек, зарезавший другого, явился в суд с окровавленным ножом и обвинял себя в преступлении, а суд сказал бы ему: «Врёшь, не ты его зарезал, он сам зарезался!». Аудитор вообразил, будто бы успел втереть очки каждому. Но в конце концов, генерал-аудиториат (высшая судебная инстанция) постановил:

 

«Подполковник Н-ский разжалован в рядовые, с лишением дворянского достоинства. Он должен быть выслан в Кавказские линейные батальоны, без выслуги лет. Производившие следствие чиновники Соколов, Греков и Волков исключены из службы и отправляются в отставку».

До ссылки подполковник иногда прогуливался во дворе гауптвахты или сидел на крыльце, что дозволялось. Но когда многие из гулявших по парадному плацу начали оскорблять его, то он перестал выходить из караульной комнаты. Бывало, он слышал:

 

- Что, подлец, попался на крючок? Повесить бы тебя за столько жертв!

 

«Так кончилось дело высоко взлетевшего и низко упавшего Н-ского! Но это не был ещё конец драмы: бывший презус (председатель) по его делу, полковник Головин, затосковал в ожидании развязки дела и на самое Вознесение 1850 года, выстрелом из большого солдатского пистолета, раздробил себе череп, разметав кости и мозг по стенам и потолку комнаты. Под конец процесса Н-ского окружала страшная бедность: на нём был какой-то старый, затасканный халатишко, невзрачное одеяльце, одна подушка и чуть ли это не весь был его скарб. Но гордость и заносчивость свою Н-ский сохранил до последней минуты пребывания в Динабурге и продолжал звать человека не иначе, как свистом, словно собаку».

 

В день передачи разжалованного подполковника на этап, к нему зашёл фельдфебель комендантского управления, который принёс солдатскую шинель и фуражку и приказал одеваться.

 

- Хорошо, положи там, - указал Н-ский на стул.

- Что же ты мне тыкаешь? Я ведь заслуженный фельдфебель, а ты был подполковником, да не достоин был носить этот чин. И теперь рядовой. Стало быть, должен мне честь отдавать. Ты ведь теперь даже не дворянин.

 

Это был ещё один тяжёлый удар для гордости Н-ского. Через несколько лет, уже в ссылке, рядовой Н-ский был уволен в отставку по болезни.

 

*Все цитаты взяты по источнику: Теобальд, «Динабургское комиссариатское дело».

На снимках: обмундировочная мастерская в крепости, в этом же здании находился острог; комендантское управление.