Чуть более года назад я вспоминала Лию Соломоновну, и вот пришел черед других воспоминаний.

С Леонидом Максовичем я познакомилась то ли в конце второго, то ли в начале третьего курса (1984-85 годы), когда он пришел к нам читать русскую литературу первой половины 19 века. Мы уже были наслышаны о «тетрадках Цилевича». На первом занятии он потребовал завести тонкие тетради в клетку и подписать их «Вопросы – ответы». Точку в конце ставить было нельзя: у всех поставивших профессор ее … стер бритвой. В конце каждой лекции Леонид Максович задавал вопрос, необязательно связанный с темой лекции или литературой вообще, на него надо было дать краткий ответ и сдать тетрадь профессору. Таким образом он проверял нашу посещаемость и нашу эрудицию. Все ответы он читал и ... исправлял. Мог заменить запятую на точку с запятой, и такой жесткий педантизм, не скрою, многих раздражал. На все задаваемые вопросы Леонид Максович знал четкие ответы (вплоть до порядка слов в предложении) и хотел именно такие формулировки получить от студентов.

Не сразу, но мы поняли: это не мелочное занудство, это невероятная любовь к деталям и строгой логике и желание приобщить нас к миру абсолютного порядка и торжества истины в последней инстанции. Всё это было небесспорно, но весьма полезно для наших юных и зачастую хаотичных умов.

Лекции Цилевича напоминали изысканные цепочки, состоящие из четко отлитых раз и навсегда звеньев. Выбери одно звено – разрушится вся цепочка. А если грамотно вписаться в систему, то никаких проблем и трудностей не возникало. Сдавать экзамены Леониду Максовичу было легко: он всегда был предсказуем, деловит и не подвержен перепадам настроения.

Позже он вел у нас эстетику и сложные законы эстетического восприятия мира объяснял на примере … серебряного подстаканника. Многие из нас уже тогда с трудом понимали предназначение этого предмета: подстаканники как-то ушли из обихода, задержавшись ко второй половине 80-х годов лишь на железной дороге. На пятом курсе Леонид Максович читал теорию литературы; к тому времени я была всерьез и надолго (читай – навсегда) пропитана идеями, мягко говоря, не совпадающими с линией Цилевича, но ни к каким ссорам это не приводило: я очень любила и уважала Леонида Максовича. Кажется, не без некоторой взаимности.

Цилевич был советским человеком. Не хочу здесь вдаваться в подробности, но он не одобрял деятельности своего коллеги, знакомящего студентов в рамках литературного кружка с творчеством запрещенных и полузапрещенных поэтов. Пройдет несколько лет, и их стихи войдут в обязательные программы школ и вузов… Конец 80-х – начало 90-х были непростым временем для думающих людей. Впрочем, для тех, кто думает, любая эпоха нелегка. Леонид Максович не стоял на месте, но легко своих убеждений не менял, не спешил отказываться от классики советской литературы и радовался своим открытиям. Помню, когда опубликовали «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, Цилевич с блеском в глазах говорил: «Я всегда знал, что Гроссман – великий писатель. И его «Степан Кольчугин» – прекрасная книга (вполне такой соцреалистический роман о молодом рабочем, который приходит, естественно, в ряды большевистской партии – примечание Л. В.)». При этом принять один из основных идеологических посылов «Жизни и судьбы» Леонид Максович не мог и не хотел. Идею равенства фашизма и сталинизма он не разделял.

Профессор не был равнодушен к политике, был активным коммунистом, наставлял комсомольцев (надо ли говорить, что комсомол в конце 80-х угасал не по дням, а по часам, и призывы в стиле Павки Корчагина в лучшем случае вызывали зевоту). Знаю, что Леонид Максович вступил и в Народный Фронт Латвии, видя в нем новую объединяющую силу, но вскоре из-за явных националистических ноток вышел из этой организации.

Цилевич (именно так часто прилюдно называла его Лия Соломоновна) горячо любил свое дело и студентов. Мне кажется, иные люди тогда в вузах не работали. Он всегда был готов к диалогу, спору на любые темы, всегда был в курсе всех событий. Ученый в «башне из слоновой кости» – это явно не о профессоре Цилевиче. И он нас вместе с Лией Соломоновной воспитывал: нравственные уроки русской литературы доносились до студентов регулярно и скрупулезно. Мы иногда хихикали, иногда вздыхали, но с течением лет поняли, что эти уроки были не худшим опытом в нашей жизни.

И еще Леонид Максович был веселым человеком. Не могу припомнить его хмурым, тем более злым. Он часто улыбался и смеялся. Поэтому я позволю себе завершить эти короткие воспоминания веселой историей.

В 1984 году я первый раз в жизни поехала на научную конференцию. Это были Тыняновские чтения в Резекне, на которые съезжались блестящие ученые из Тарту, Москвы, Санкт-Петербурга и т. д. Здесь я слушала Юрия Михайловича Лотмана, Вячеслава Всеволодовича Иванова, Мариэтту Омаровну Чудакову и многих-многих других. В 1984 году я отправилась туда с однокурсницей, и мы … проехали Резекне. Спохватились быстро, вышли на ближайшей станции Бурзава, к огромному удивлению вокзальной дежурной. Она нас не обрадовала: в Резекне мы сможем попасть лишь к утру, поездов нет, и ночь придется сидеть тут… Чуть свет мы приехали в Резекне, забронированный с вечера для нас номер был занят, мы как-то перекантовались и, мятые и сонные, явились к завтраку. Прибывшая на Тыняновские чтения почти в полном составе кафедра русской и зарубежной литературы встретила нас улыбками и шутками. И только Леонид Максович строго сдвинул брови и сказал: «Я должен знать, где вы провели эту ночь…»