ГОСТЯМИ БЫВАЛИ ТОЛСТОЙ И ЕСЕНИН
Ян Эйдук после окончания Рижского техникума культпросвета волею судьбы оказался в Твери, где ступил на скользкую для всякого времени журналистскую стезю. Набравшись опыта, молодой человек перебрался в Ленинград, сотрудничал с несколькими печатными изданиями и одновременно учился в Литературно-художественном институте. Полученное образование позволило работать преподавателем литературоведения в педагогическом институте им. Герцена, а затем возглавить секцию латышских писателей в Ленинградском отделении Союза писателей.
Наталья Яновна Минка – мама Музы – малолетней девочкой жила на хуторе в Курземе. Родители были крестьяне, работавшие на немецкого барона. Барона Наталья не помнила, а вот баронесса запечатлилась в памяти почти воздушной барышней, от которой всегда приятно пахло. Добрая баронесса часто примечала симпатичную крестьянскую девочку, которая, не задумываясь о последствиях, распевала тоненьким голоском под ее окнами: «Пусть уйдут бароны...» Вероятно, наслушавшись этих и других песен, баронесса укатила в Америку. Власть менялась. Наталья подросла и вдруг осознала, что скучает по баронессе. Однажды девчонка собрала нехитрый багаж и тоже решила податься.... в Америку. Да вот незадача, села в Лиепае не на тот пароход. Пришлось в срочном порядке менять направление. Так она оказалась в Ленинграде у тети – Елизаветы Минки, работавшей у самой А. Коллонтай. Наталья не знала русского, намного больше ей был знаком немецкий. Поэтому, когда покупала, к примеру, духи, обращалась к продавцу: «Дайте мне вот этот дух!» Но девушка на удивление быстро освоилась в незнакомом большом городе. И по прошествии недолгого времени уже заведовала книжным магазинчиком с латышской и русской литературой. А познакомившись с будущим отцом Музы и благодаря знанию немецкого, возглавила отдел иностранной литературы в Доме книги. В семье Эйдук гостями нередко бывали А. Толстой, К. Чуковский, С. Есенин и другие видные русские и зарубежные писатели. Яну и Наталье выделили квартиру в Первом Доме Советов, названном так с легкой руки писателя Ю. Трифонова. Там и родилась в 1926 году их единственная Муза.
СТАЛИНСКАЯ «МЯСОРУБКА»
Имя для дочери выбирал целый совет, в который с удовольствием вошли В. Саянов, С. Маршак, М. Зощенко и другие литературные знаменитости, обитавшие в замечательном доме. Когда Муза подросла, ее маме не надо было задумываться, как устроить дочурку в детский сад – он находился в том же доме, а заведовала им родная тетя девочки, та самая Елизавета. Почти райски благоустроенная жизнь продолжалась до 1933 года, когда Первый Дом Советов по улице Герцена расселили, вновь преобразовав в знаменитую гостиницу «Астория». Семья Музы получила трехкомнатную квартиру в Кировском районе Ленинграда по проспекту Стачек. Тетю Елизавету супруги Эйдук забрали с собой. Фактически она и воспитала Музу, которая зачастую называла ее мамой. Незаметно подоспели школьные годы – и Муза, подстриженная в духе времени, вошла в двери 1-го класса 6-й ср. школы.
Но грянул беспощадный 1937-й, в котором арестовали отца. То, что Ян Юрьевич Эйдук к тому времени был аспирант-докторант Института литературы АН СССР, значения не имело. Сталинская «мясорубка» была в самом разгаре. Кстати, арестовавшие Эйдука обращались к нему на латышском. Последовала конфискация имущества, а чуть позднее высылка матери в Вятку. 11-летняя Муза осталась под опекой своей тети. Только много лет спустя выяснится, что 17 января 1938 года отец был приговорен Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР по ст. 58-6-11 УК РСФСР к высшей мере наказания – расстрелу.
Мама Музы в то время мыкалась по пересылкам. Как-то в 1941-м они с дочерью чуть было не встретились, но видно, не судьба... Муза эвакуировала детей в Кировский детский дом, но мама, проживавшая в то время неподалеку, поздно узнала об этом.
В разом опустевшую ленинградскую квартиру подселили семью военнослужащего. Тетя Музы устроилась на завод «Теплохим» курьером. Сразу заявил о себе материальный недостаток. В 1941-м девочка Муза окончила семилетку, а 22 июня началась война.
БУЛЬОН ИЗ КОЖАНЫХ РЕМНЕЙ
Никому не хотелось верить, что беда обрушится так скоро. Муза с одноклассниками поехали утром в район Стрельны погулять. На обратном пути городской трамвай уже во всю гудел этим ненавистым словом: «Война, война, война...» Дома – паника. Ребята недолго думая направились в военкомат – пусть их немедленно заберут на фронт! Вежливо попросили выйти – не доросли, мол. Но в 1943-м мальчишки – одноклассники Музы – уже будут гибнуть под немецкими пулями. Эвакуацию детей из осажденного города возложили на учителей, а вернее учительниц, не ушедших на фронт. Муза Яновна вспоминает, что в довоенное время в школе было много преподавателей мужчин – всех их забрала война. Директор, оценив силы, вынужден был согласиться на то, чтобы принять помощь по эвакуации от вчерашних учеников, в числе которых была и 14-летняя Муза. Больше всех этому согласию радовалась тетя – ведь для ее Музы это был шанс спастись. Первый эшелон повез ленинградских детей на Валдай. Но по прибытии выяснилось, что немцы уже рядом. Был получен приказ эвакуироваться в Кировскую область. Привезли детей в Зуевку, сдали в детдом. О том, чтобы самим там остаться, мысли не возникало – ведь надо было спасать остальных... Вернулись, а через пару сентябрьских дней объявили блокаду Ленинграда. Начались страшные бомбежки и артобстрелы. Потом к страху привыкли, или он как-то притупился, что-ли. Может, голод этому поспособствовал... Семья военнослужащего из Ленинграда эвакуировалась, осталась только старушка-мама. С тетей и этой пожилой женщиной Муза переживала блокаду, за время которой ни разу не побывала в бомбоубежище. Когда начинался артобстрел, эти трое просто выходили из комнат в коридор и пережидали. Почему в коридор? Да потому, что в нем не было окон, – значит не так страшно... Обессиленная голодом тетя слегла, и Муза пошла работать на завод вместо нее. Взяли в пожарную охрану. За это получала карточки на 250 граммов хлеба в сутки. О том, что это был за хлеб, все знают. Блокадное меню разнообразил столярный клей, который варили до получения желеобразной массы, да бульон из кожаных ремней. По весне стригли ножницами первую траву, добавляли в нее декстрин (полисахарид, получаемый при термической обработке картофельного или кукурузного крахмала) и пекли лепешки. Однажды в очереди за хлебом, состоявшей из замотанных во что-то невообразимое изможденных людей, пожилой мужчина стал громко читать стихи: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...» И очередь воспряла, в ней стояли уже совсем другие люди.
КТО-ТО ЛИШИЛСЯ РУКИ, КТО-ТО ОБЕИХ НОГ
В апреле 1942-го тетя Елизавета умерла. Перед смертью все успокаивала: «Музочка, у тебя ведь родная мама есть, вы обязательно встретитесь». Руку помощи протянула тогда семья подруги Лаймы Мелнкалне, проживавшая по соседству. Им относительно повезло. Отец Лаймы был геолог. В 1937-м жена, работавшая машинисткой в Смольном, послала мужу короткую телеграмму: «Не возвращайся», – чем спасла ему жизнь.
Музу определили охранять дровяной склад в Озерках. Трамваи не ходили, и она несколько километров топала на слабевших ногах пешком. Когда доходила до места, валилась с ног. Какая из нее охранница – ружья и того не было! А и будь, так она бы его не подняла. В Озерках жила добросердечная старушка, угощавшая чаем и маком. Бабушка, глядя на доходягу, наставляла: «А ложись-ка ты спать», – что Муза с удовольствием выполняла, пристраиваясь у теплой печки. Отдохнув, шла обратно. В 1943-м девушку направили на лесозаготовку. Ехали по Дороге Жизни, через Ладожское озеро, в поселок Ракитино Хвойненского района. Мужчин не было – одни женщины. Из инструментов – пила-двухручка да топор. Валенок не выдали. Снег по пояс. Жили в бараках, в каждом по 25 человек. Одно радовало – кормили получше. Утром выдавали полбуханки хлеба, которая съедалась еще утром. Летом к рациону прибавились грибы-ягоды, да еще картофелины, на свой страх и риск добытые с колхозного поля. Грузовик, доставлявший и увозивший их с лесозаготовок, был без бортов. Женщины сидели, плотно прижавшись друг к другу. На одном повороте замыкавшая ряд Муза, не удержавшись, пробкой вылетела из кузова и попала под колеса прицепа. В результате нога согнулась в колесо. Очнулась в бараке – медсестра что-то «колдовала» над ней. Привезли в районную больницу с одним врачом по всем болезням. Наложили гипс по пояс, не вытянув ногу. Муза пролежала в нем долго – образовались страшные пролежни. На помощь опять пришла мама Лаймы – девушку отправили в Институт ортопедии, где она пролежала еще полгода. Хирург П. И. Белоусов сделал две операции. В палате – такие же, как она, молоденькие девочки – кто-то на тыловых работах лишился руки, кто-то обеих ног... И тут Музу «заключил в свои объятья» плеврит. Перевели в другую больницу. Лечили просто – рыбий жир да хлористый кальций, какие там антибиотики... Молодой организм справился, и Муза уговорила Лайму принести ей одежду. Так, на костылях, в сопровождении подруги и удрала из больницы. Потом и Оперный театр на костылях посещала. Когда в 1944-м блокада была снята, Муза с Лаймой первый раз в жизни выпили водки, выменяв ее у военного. Было так весело и радостно на душе, как, наверное, никогда больше в жизни.
Впереди, как и предвидела тетя, Музу ждала встреча с матерью, которую девушка нашла в Таллине. Кстати, День Победы она тоже встретила в этом городе. Потом окончила в Лиепае среднюю школу и поступила на филфак ЛГУ. В 1958-м Муза Яновна преподавала этику в Даугавпилсском пединституте, затем занимала должность проректора по заочному обучению. Личная жизнь еще раз сводила ее с городом на Неве – там остался муж, получил высшее железнодорожное образование сын Янис.
В 1968 году пришло официальное письмо с извинениями за расстрел отца, он был реабилитирован посмертно. За конфискацию имущества Музе причиталась некоторая денежная сумма, на которую она купила холодильник производства Рижского вагоностроительного завода. Он и теперь безотказно служит ей.
Муза Яновна Эйдук – светлый, искренний и на редкость скромный человек. Ее часто навещают друзья по институту, приходя на помощь в трудную минуту. Женщина, на долю которой выпало много тяжких испытаний, считает, что никакого материального (экономического) кризиса нет, а есть кризис духовный, который обязательно закончится, как только люди начнут слышать и понимать друг друга.
Ян Эйдук после окончания Рижского техникума культпросвета волею судьбы оказался в Твери, где ступил на скользкую для всякого времени журналистскую стезю. Набравшись опыта, молодой человек перебрался в Ленинград, сотрудничал с несколькими печатными изданиями и одновременно учился в Литературно-художественном институте. Полученное образование позволило работать преподавателем литературоведения в педагогическом институте им. Герцена, а затем возглавить секцию латышских писателей в Ленинградском отделении Союза писателей.
Наталья Яновна Минка – мама Музы – малолетней девочкой жила на хуторе в Курземе. Родители были крестьяне, работавшие на немецкого барона. Барона Наталья не помнила, а вот баронесса запечатлилась в памяти почти воздушной барышней, от которой всегда приятно пахло. Добрая баронесса часто примечала симпатичную крестьянскую девочку, которая, не задумываясь о последствиях, распевала тоненьким голоском под ее окнами: «Пусть уйдут бароны...» Вероятно, наслушавшись этих и других песен, баронесса укатила в Америку. Власть менялась. Наталья подросла и вдруг осознала, что скучает по баронессе. Однажды девчонка собрала нехитрый багаж и тоже решила податься.... в Америку. Да вот незадача, села в Лиепае не на тот пароход. Пришлось в срочном порядке менять направление. Так она оказалась в Ленинграде у тети – Елизаветы Минки, работавшей у самой А. Коллонтай. Наталья не знала русского, намного больше ей был знаком немецкий. Поэтому, когда покупала, к примеру, духи, обращалась к продавцу: «Дайте мне вот этот дух!» Но девушка на удивление быстро освоилась в незнакомом большом городе. И по прошествии недолгого времени уже заведовала книжным магазинчиком с латышской и русской литературой. А познакомившись с будущим отцом Музы и благодаря знанию немецкого, возглавила отдел иностранной литературы в Доме книги. В семье Эйдук гостями нередко бывали А. Толстой, К. Чуковский, С. Есенин и другие видные русские и зарубежные писатели. Яну и Наталье выделили квартиру в Первом Доме Советов, названном так с легкой руки писателя Ю. Трифонова. Там и родилась в 1926 году их единственная Муза.
СТАЛИНСКАЯ «МЯСОРУБКА»
Имя для дочери выбирал целый совет, в который с удовольствием вошли В. Саянов, С. Маршак, М. Зощенко и другие литературные знаменитости, обитавшие в замечательном доме. Когда Муза подросла, ее маме не надо было задумываться, как устроить дочурку в детский сад – он находился в том же доме, а заведовала им родная тетя девочки, та самая Елизавета. Почти райски благоустроенная жизнь продолжалась до 1933 года, когда Первый Дом Советов по улице Герцена расселили, вновь преобразовав в знаменитую гостиницу «Астория». Семья Музы получила трехкомнатную квартиру в Кировском районе Ленинграда по проспекту Стачек. Тетю Елизавету супруги Эйдук забрали с собой. Фактически она и воспитала Музу, которая зачастую называла ее мамой. Незаметно подоспели школьные годы – и Муза, подстриженная в духе времени, вошла в двери 1-го класса 6-й ср. школы.
Но грянул беспощадный 1937-й, в котором арестовали отца. То, что Ян Юрьевич Эйдук к тому времени был аспирант-докторант Института литературы АН СССР, значения не имело. Сталинская «мясорубка» была в самом разгаре. Кстати, арестовавшие Эйдука обращались к нему на латышском. Последовала конфискация имущества, а чуть позднее высылка матери в Вятку. 11-летняя Муза осталась под опекой своей тети. Только много лет спустя выяснится, что 17 января 1938 года отец был приговорен Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР по ст. 58-6-11 УК РСФСР к высшей мере наказания – расстрелу.
Мама Музы в то время мыкалась по пересылкам. Как-то в 1941-м они с дочерью чуть было не встретились, но видно, не судьба... Муза эвакуировала детей в Кировский детский дом, но мама, проживавшая в то время неподалеку, поздно узнала об этом.
В разом опустевшую ленинградскую квартиру подселили семью военнослужащего. Тетя Музы устроилась на завод «Теплохим» курьером. Сразу заявил о себе материальный недостаток. В 1941-м девочка Муза окончила семилетку, а 22 июня началась война.
БУЛЬОН ИЗ КОЖАНЫХ РЕМНЕЙ
Никому не хотелось верить, что беда обрушится так скоро. Муза с одноклассниками поехали утром в район Стрельны погулять. На обратном пути городской трамвай уже во всю гудел этим ненавистым словом: «Война, война, война...» Дома – паника. Ребята недолго думая направились в военкомат – пусть их немедленно заберут на фронт! Вежливо попросили выйти – не доросли, мол. Но в 1943-м мальчишки – одноклассники Музы – уже будут гибнуть под немецкими пулями. Эвакуацию детей из осажденного города возложили на учителей, а вернее учительниц, не ушедших на фронт. Муза Яновна вспоминает, что в довоенное время в школе было много преподавателей мужчин – всех их забрала война. Директор, оценив силы, вынужден был согласиться на то, чтобы принять помощь по эвакуации от вчерашних учеников, в числе которых была и 14-летняя Муза. Больше всех этому согласию радовалась тетя – ведь для ее Музы это был шанс спастись. Первый эшелон повез ленинградских детей на Валдай. Но по прибытии выяснилось, что немцы уже рядом. Был получен приказ эвакуироваться в Кировскую область. Привезли детей в Зуевку, сдали в детдом. О том, чтобы самим там остаться, мысли не возникало – ведь надо было спасать остальных... Вернулись, а через пару сентябрьских дней объявили блокаду Ленинграда. Начались страшные бомбежки и артобстрелы. Потом к страху привыкли, или он как-то притупился, что-ли. Может, голод этому поспособствовал... Семья военнослужащего из Ленинграда эвакуировалась, осталась только старушка-мама. С тетей и этой пожилой женщиной Муза переживала блокаду, за время которой ни разу не побывала в бомбоубежище. Когда начинался артобстрел, эти трое просто выходили из комнат в коридор и пережидали. Почему в коридор? Да потому, что в нем не было окон, – значит не так страшно... Обессиленная голодом тетя слегла, и Муза пошла работать на завод вместо нее. Взяли в пожарную охрану. За это получала карточки на 250 граммов хлеба в сутки. О том, что это был за хлеб, все знают. Блокадное меню разнообразил столярный клей, который варили до получения желеобразной массы, да бульон из кожаных ремней. По весне стригли ножницами первую траву, добавляли в нее декстрин (полисахарид, получаемый при термической обработке картофельного или кукурузного крахмала) и пекли лепешки. Однажды в очереди за хлебом, состоявшей из замотанных во что-то невообразимое изможденных людей, пожилой мужчина стал громко читать стихи: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...» И очередь воспряла, в ней стояли уже совсем другие люди.
КТО-ТО ЛИШИЛСЯ РУКИ, КТО-ТО ОБЕИХ НОГ
В апреле 1942-го тетя Елизавета умерла. Перед смертью все успокаивала: «Музочка, у тебя ведь родная мама есть, вы обязательно встретитесь». Руку помощи протянула тогда семья подруги Лаймы Мелнкалне, проживавшая по соседству. Им относительно повезло. Отец Лаймы был геолог. В 1937-м жена, работавшая машинисткой в Смольном, послала мужу короткую телеграмму: «Не возвращайся», – чем спасла ему жизнь.
Музу определили охранять дровяной склад в Озерках. Трамваи не ходили, и она несколько километров топала на слабевших ногах пешком. Когда доходила до места, валилась с ног. Какая из нее охранница – ружья и того не было! А и будь, так она бы его не подняла. В Озерках жила добросердечная старушка, угощавшая чаем и маком. Бабушка, глядя на доходягу, наставляла: «А ложись-ка ты спать», – что Муза с удовольствием выполняла, пристраиваясь у теплой печки. Отдохнув, шла обратно. В 1943-м девушку направили на лесозаготовку. Ехали по Дороге Жизни, через Ладожское озеро, в поселок Ракитино Хвойненского района. Мужчин не было – одни женщины. Из инструментов – пила-двухручка да топор. Валенок не выдали. Снег по пояс. Жили в бараках, в каждом по 25 человек. Одно радовало – кормили получше. Утром выдавали полбуханки хлеба, которая съедалась еще утром. Летом к рациону прибавились грибы-ягоды, да еще картофелины, на свой страх и риск добытые с колхозного поля. Грузовик, доставлявший и увозивший их с лесозаготовок, был без бортов. Женщины сидели, плотно прижавшись друг к другу. На одном повороте замыкавшая ряд Муза, не удержавшись, пробкой вылетела из кузова и попала под колеса прицепа. В результате нога согнулась в колесо. Очнулась в бараке – медсестра что-то «колдовала» над ней. Привезли в районную больницу с одним врачом по всем болезням. Наложили гипс по пояс, не вытянув ногу. Муза пролежала в нем долго – образовались страшные пролежни. На помощь опять пришла мама Лаймы – девушку отправили в Институт ортопедии, где она пролежала еще полгода. Хирург П. И. Белоусов сделал две операции. В палате – такие же, как она, молоденькие девочки – кто-то на тыловых работах лишился руки, кто-то обеих ног... И тут Музу «заключил в свои объятья» плеврит. Перевели в другую больницу. Лечили просто – рыбий жир да хлористый кальций, какие там антибиотики... Молодой организм справился, и Муза уговорила Лайму принести ей одежду. Так, на костылях, в сопровождении подруги и удрала из больницы. Потом и Оперный театр на костылях посещала. Когда в 1944-м блокада была снята, Муза с Лаймой первый раз в жизни выпили водки, выменяв ее у военного. Было так весело и радостно на душе, как, наверное, никогда больше в жизни.
Впереди, как и предвидела тетя, Музу ждала встреча с матерью, которую девушка нашла в Таллине. Кстати, День Победы она тоже встретила в этом городе. Потом окончила в Лиепае среднюю школу и поступила на филфак ЛГУ. В 1958-м Муза Яновна преподавала этику в Даугавпилсском пединституте, затем занимала должность проректора по заочному обучению. Личная жизнь еще раз сводила ее с городом на Неве – там остался муж, получил высшее железнодорожное образование сын Янис.
В 1968 году пришло официальное письмо с извинениями за расстрел отца, он был реабилитирован посмертно. За конфискацию имущества Музе причиталась некоторая денежная сумма, на которую она купила холодильник производства Рижского вагоностроительного завода. Он и теперь безотказно служит ей.
Муза Яновна Эйдук – светлый, искренний и на редкость скромный человек. Ее часто навещают друзья по институту, приходя на помощь в трудную минуту. Женщина, на долю которой выпало много тяжких испытаний, считает, что никакого материального (экономического) кризиса нет, а есть кризис духовный, который обязательно закончится, как только люди начнут слышать и понимать друг друга.