Цена человека – количество преодоленных препятствий, мешающих реализовать все, на что он способен. Война – препятствие особое. Хотя планка и в мирное, и в военное время у каждого своя. Вот Анфим Григорьевич Рощенков, к примеру, попал на войну только в 1944-м. До этого не брали – возрастом не выходил.

Родился Анфим у отца с матерью первым. После него родители еще девятерых «настрогали» – в крестьянской семье, да к тому же староверской, дети не лишние рты, а подмога в хозяйстве. Мать Анфима молилась о том, чтобы ее сыновей война миновала, до этого их деревню в Рокишском районе Литвы она стороной обходила. Ан нет, пришла-таки подлая на их двор: забрала двоих сыновей – Анфима и Епифана – на свою страшную «работу». Сказать по-честному, Епифан сам напросился, прибавив себе пару лишних годков. Ростом – «каланча», вот и поверили уполномоченные на слово – до выяснений ли тогда было... Деревня Гунбишки с гармошкой и слезами провожала 25 молодых новобранцев. Сколько из них вернется?

Анфим перед войной после четырех классов начальной школы выучился на портного. Профессия для сельчан уважаемая. В мечтах у парня было свою мастерскую открыть. А тут какая мастерская – попали с братом в Литовскую 16-ю дивизию, командиром которой был генерал-майор Владас Карвялис. Коса на сенокосе да иголка с ниткой, рожденные мирной жизнью, на войне без особой надобности.

ОТ БЕССОННИЦЫ ТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ

Деревенских сразу под огонь не пустили – направили в Ярцево (Россия), где немного подучили ратному делу, форму выдали, автомат. После учебы – обратно в Литву, в город Укмерге, потом в Клайпеду, где военные дороги братьев несколько разошлись: Епифан попал в роту автоматчиков, а Анфим – в стрелковую. Направили обоих в Курляндский котел.

Образовался этот «котел» осенью 1944 года, когда западная часть Латвии осталась под оккупацией германских войск группы армий «Север». Две советские армии зажали между Тукумсом и Либавой 32 дивизии немцев и 19-ю дивизию Латышского легиона.  Остальные ушли на более активные фронты – война близилась к завершению. Уже были взяты Кенигсберг, Данциг, балтийское побережье в Померании. Курляндскую группировку отделяли от Германии сотни километров.

Ночью 31 января 1945-го Литовская 16-я дивизия получила приказ снова идти в Курляндию, где в течение зимы и весны продолжала сражаться против гитлеровцев.

Прибыв к месту назначения, Анфим получил задание обследовать обстановку в тылу у немцев. Шел не один, а осколок от разорвавшегося снаряда зацепил именно его. «Глупо как-то получилось, – считает Анфим сегодня. – Не успел толком повоевать, как оказался в бане, где санитарочка наспех перевязала рану. Чуть отлежался – опять в окопы со связкой тяжелых гранат. Может, не чувствовал бы так их тяжесть, если бы не сломанные снарядом ребра.

В окопах хотелось есть – еду приносили только ночью. Седоусый старшина предложил махорку – отвлекает от голода. Анфим, никогда до этого не куривший, втянув едкий дым, закашлялся, отдал самокрутку обратно и больше уже на протяжении жизни курево в рот не брал. Говорит: «На войне не закурил, так зачем в мирной жизни этому учиться?»

Зато появилась заветная мечта – выспаться, но такой возможности в ходе затяжных боев не было. Ротный признавался, что от хронической бессонницы порой терял сознание, а иногда появлялись галлюцинации.

НЕ ВЕРИЛОСЬ ЛЮДЯМ В ТАКОЕ СЧАСТЬЕ

С 6 февраля 1945 года во главе Курляндской группировки встал генерал от инфантерии Гильперт. Вражеский кулак в Курземе был настолько силен, что слал подкрепления под Берлин до самой весны.

В апреле 1945 года советское командование стало накапливать силы для решительного штурма остатков группы армий «Север». При очередном приказе о наступлении Анфим ринулся из окопа, и пуля-дура раздробила ему левую руку. С другой стороны, может, и спасибо стоит сказать той пуле. Солдатик не погиб перед самым окончанием войны, а попал в медпункт. Медсестра, делая перевязку, обронила: «А ты счастливый!» Из медпункта Анфима направили в Шауляй, где помыли, побрили, наложили швы. Утром 8 мая его товарищи еще участвовали в последних боях, а в 12 часов следующего дня 16-я Литовская дивизия вместе с другими соединениями Красной Армии принимала капитуляцию частей немецко-фашистской группировки в Курляндии – немцы в Курземе держались даже после капитуляции Берлина.

Хоть и видно было, что война заканчивается, а не верилось людям в такое счастье. Иначе зачем было Анфима посылать в составе для раненых под Москву, в Ивановскую область. Вот в том поезде, под стук колес, и прозвучало  это замечательное слово: «Победа-а-а!».

Выкрикнутое кем-то из медперсонала, оно несло с собой столько долгожданной радости и надежды, что хотелось повторять и повторять его на все лады – и в крике, и в шепоте. Раненые плакали и смеялись одновременно, а поезд уносил их уже в другую, мирную жизнь.

Анфим вернулся к родным, в Литву. Все были живы и здоровы. Это ли не счастье?! Он не забыл дело, которому когда-то учил его старый портной – принялся обшивать послевоенную деревню. Женился. В Даугавпилсе у Анфима был давний знакомый – директор комбината бытового обслуживания. Переписывались. Как-то тот  предложил портному с фронтовым прошлым вакантное место мастера в швейной мастерской. Анфим, подумав, согласился.

Обосновались с женой Дарьей Константиновной в Латгалии. Родилась дочка. Когда отец остался один после смерти матери, Анфим Григорьевич взял его к себе. Старик оказался крепким и прожил до 105 лет. Обузой сын его никогда не считал, уважал отцовское мнение.

Одиноко Анфиму Григорьевичу стало после смерти жены. Рано она ушла, пожила бы еще... Да просьбу эту стариковскую кто выполнит? Дали ему квартиру на Шаура, как инвалиду, но болезнь стала наваливаться все чаще, подступали депрессии. Предложили в пансионат (Центр социального обслуживания пенсионеров), и пожилой человек согласился. Девять лет уж как здесь. Дочь – старшая медсестра – навещает очень редко, некогда ей, видно. Спасибо, что две родные сестры заходят, не забывают старшего брата, который когда-то в помощи не отказывал.

«Я БУДТО ПОМОЛОДЕЛ НЕМНОГО...»

А он до сих пор помнит будни той войны. Рассказывает: «Однажды несли на простыне раненого, переговаривались. Впереди солдат показывал дорогу. Нечаянно наступил на мину – человека на глазах разорвало в клочья. Он только что говорил, шутил... Да сколько подобных случаев было. Мне повезло с командиром – Петерисом Савицким. Он отсоветовал пить «боевые». Учил, что опасно это, бдительность от алкоголя теряется, а смелость лишняя бывает ни к чему – смертью может обернуться. Я на фронт пришел «зеленым» совсем. Не было агрессии в характере. А когда насмотришься всякого – звереешь. Друзей жалко, очень. На войне всякое бывало. Война ведь к себе не только честных и достойных зовет. Разные люди попадались. Мародеры тоже. У нас один служил, говорил, что из бедной семьи. Хороший был парень, но грешок за ним водился – у убитых немцев то часы золотые, то кольцо с руки снимет. Однажды увидел в бинокль, что у мертвого фрица часы блестят, и решил сползать снять. Я говорю: «Не надо, снайпер рядом», да где там – не послушал. Ну, снайпер его прямо в лоб и «снял». Когда хоронили, командир в могилу все его богатство из карманов побросал. Вот так-то...»

Я попросила Анфима Григорьевича показать военные награды. В ответ услышала, что они хранятся у сестры. Но, как оказалось, внук сестры медали и ордена кому-то отдал. Все. Анфим Григорьвич и его сестра пытались выяснить, кому именно понадобились чужие награды, но узнать правду так и не удалось. «Если я скажу, меня убьют», – был ответ дошкольника. Понятно, ребенок не понимал толком, что отдает в преступные руки историю своего рода. Поймет ли потом?

Сегодня у Анфима Григорьевича очень болит спина, кружится голова, скачет давление – и ему уже не до выяснений, и тем более не до воспитания. Он не придет 9 Мая к Вечному огню в парк Дубровина, не встретится с ветеранами-фронтовиками. Для него 9 Мая ограничится праздничным обедом в комнате пансионата, поздравлениями администрации да парой песен времен Второй мировой, исполненных под баян местным ансамблем. В пансионате подводят итог жизни 14 ветеранов –  Анфим Рощенков, который передвигается, держась за ручки вспомогательной коляски для ходьбы, среди них еще самый крепкий.

Анфим Григорьевич ни на кого не держит зла, не ропщет на судьбу, которая все-таки была добра к нему. Не случись войны, может, так бы и прожил в своей деревеньке, обшивая местных мужиков да баб.

Когда мы расставались, ветеран улыбнулся первый раз за все время нашего разговора: «Спасибо вам, что вспомнили. Я будто помолодел немного...» – сказал он, входя в открытые мной двери со своей коляской-помощницей. Коридор, который ему предстояло пройти до своей комнаты, был длинный и светлый. Смотрела вслед уходящему и думала: сколько еще таких, как он, ждут, чтобы у них расспросили о пережитом, о войне, которая у каждого была своя…